15 декабря 1812 года в восточнопрусском городе Гумбиннене в трактир, где обедали французские старшие офицеры, вошёл человек в тёмно-сером сюртуке, с длинной бородой, с почерневшим, словно опалённым лицом, с красными глазами. «Вот и я, наконец, — сказал он. — Генерал Дюма, вы меня не узнаёте?» — «Нет, кто вы?» — «Я арьергард Великой армии, маршал Ней».

Как уложить в формат журнальной статьи эту жизнь? Даже скорее не жизнь, а душу — смятённую, израненную в бесконечных схватках с целым миром? Как измерить ту пропасть отчаяния, в которую Мишель Ней оказался ввергнут в марте 1815 года, когда делал выбор между Бурбонами и Наполеоном? О чём он думал, стоя перед солдатами из расстрельного взвода, за мгновения до залпа, унёсшего его в вечность? Впрочем, наверняка о жене и четырёх сыновьях.

«Мишель Ней — квинтэссенция всего, что составляет легенду о Наполеоне, — писал английский романист Рональд Делдерфилд. — Когда он умирал одним декабрьским утром, с ним умирал дух Империи, и люди, которые, звеня саблями, пролетели пол-Европы вслед за неутомимым корсиканским авантюристом, переходили из жизни в сагу».

Ней, «огнедышащий Ней», как назвал маршала герой Бородина Фёдор Глинка, обожествлял храбрость и почти мистически относился к войне. Это у него было с детства, с тех самых пор, как в эльзасском городке Сарлуи сын бондаря Мишель устраивал со сверстниками потешные баталии. Игры в «войнушку» часто заканчивались для него разбитым в кровь носом, в клочья разодранной рубашкой. В 18 лет он бежал из родительского дома, в декабре 1788-го записался в королевскую кавалерию гусаром и стал нести службу в приграничном Меце. Блестящая униформа — алый ментик с жёлтыми шнурами, голубой доломан, расшитый широкий пояс, ухарски сморщенные сапожки-венгерки и волочащаяся сабля — очень шла огненно-рыжему зеленоглазому молодцу, записному забияке, дуэлянту, лучшему фехтовальщику в полку... Впоследствии в армии за цвет волос его прозовут Le Rougeaud, «краснолицый» или «огнеголовый».

Революция и республика дали ему всё; без них деревенский парень из Сарлуи мог заслужить в королевской армии максимум сержантские нашивки. Фамилия Нея хоть и под 11-м номером, но значилась в первоначальном списке 18 генералов, получивших маршальский жезл. Наполеон, превосходный знаток людей, сомневался в лояльности Нея к себе: «У него есть наклонность к неблагодарности и крамоле. Если бы я должен был умереть от руки маршала, готов держать пари, что это случилось бы от его руки».

Не будучи бонапартистом, Ней писал в послании другу, генералу Лекурбу: «Поверьте мне, моё единственное честолюбие состоит в том, чтобы исполнить свой долг. Я никогда не унижусь до того, чтобы служить отдельным людям. Я всегда думаю лишь о моей стране...»

Ему не довелось участвовать в нескольких важнейших сражениях Наполеона — ни при Маренго, ни при Аустерлице, ни при Прейсиш-Эйлау, ни при Ваграме. Но это не помешало скупому на похвалы императору удостоить Нея эпитета Le brave des braves, «храбрейший из храбрых». Ему поручались самые рискованные предприятия: лобовые фронтальные атаки и самый сложный вид боя — арьергардный. Победы он одерживал благодаря отваге, а не тонкому тактическому искусству. Именно отвага Нея в середине октября 1805 года помогла Наполеону загнать австрийцев генерала Макка в Ульм и заставить их капитулировать до подхода русской армии Кутузова. Маршал тогда лично водил гренадер в штыковую атаку на засевших за стенами аббатства Эльхинген австрийских стрелков.

Это его отчаянная штыковая атака на левый фланг русских под Фридландом, за которую Наполеон дал ему прозвище «огнегривый лев», по сути дела, предрешила исход не только той важнейшей битвы, но и всей войны 1806—1807 годов. А ещё Ней обладал бесценным для командира качеством: его присутствие оказывало на окружающих волшебный эффект.

«Присутствия маршала Нея было достаточно, чтобы нас успокоить. Не зная о том, что он хочет или может сделать, мы проникались уверенностью, что он обязательно что-нибудь предпримет. Чем больше была опасность, тем быстрее он принимал решения», — свидетельствовал командир полка в его корпусе барон Раймон де Монтескью-Фезензак об одном из самых тяжёлых моментов отступления из России — отходе от Смоленска через Красный, когда Нею с остатками арьергарда поступило от русских предложение о почётной сдаче.

«Маршал императора в плен не сдаётся!» — ответил Ней парламентёру. На такое был способен только он — даже «железный» Даву скорее бы всего сдался, приняв достойные условия и обещания позаботиться о больных и раненых. «Огнеголовый» же прорвался с горсткой обмороженных бойцов в Оршу, к Наполеону, под бешеным огнём пушек Милорадовича и Ермолова, через едва схваченный льдом Днепр.

Как-то незадолго до смерти Нея спросили, испытывал ли он когда-нибудь страх. Маршал простодушно ответил: «Нет, для этого у меня не было времени». Это свойство — приверженность мгновенному безоглядному действию, а не расчёту — подводило его не раз. Порывистый смельчак попадал впросак на поле боя, когда требовалась осмотрительность. Например, в войне в Испании и Португалии 1809—1811 годов ему так и не удалось взять верх над герцогом Веллингтоном, непревзойдённым мастером обороны и тактических ловушек.

Наполеон явно ошибся, доверив Нею самостоятельное командование большой массой войск в кампании 1815 года. Ведь ещё в 1808-м император горько признал, что маршал понимает стратегию на уровне... «мальчишки-барабанщика». В период Ста дней все полководческие изъяны Нея обернулись катастрофой для французского оружия. Тогда в битвах при Катр-Бра и особенно при Ватерлоо именно его храбрость, превратившаяся в неоправданную горячность, отчасти предопределила роковой исход. Глядя, как на плато Мон-Сен-Жан под ливнем британских пуль бесцельно гибнет цвет французской кавалерии под командованием «рыжегривого льва», начальник штаба Сульт обратился к Наполеону: «Ней снова компрометирует нас!»
  

Воин, но не политик

Он не был стратегом — ни военным, ни тем более политическим. Солдат до мозга костей, Ней в атмосфере гражданской смуты терял свой рыцарский облик.

После отречения Наполеона, после реставрации Бурбонов и конституции, после того как 3 мая 1814 года Людовик XVIII торжественно въехал в Париж, белую кокарду, символ старинной французской монархии, прикалывали люди из самых разных слоёв общества. Когда же Наполеон отправлялся на Эльбу, те же люди, обступив карету, с криками «Тиран!» сжигали портреты императора.

Тогдашнее поведение Нея обескураживало его друзей. Как и остальные маршалы, исключая Даву, он принёс Людовику XVIII клятвы верности и поклонения. Монарх оказал ему хороший приём, назначил членом военного совета и пэром, поручил начальство над 6-й дивизией королевской армии. А между тем Ней, как рассказывали, разъезжал по окрестностям Парижа и провинциям, ворча и жалуясь, сравнивая императора с его сменщиком и резко критикуя обоих...

Ну а менее чем через год, в марте 1815-го, Нея с войсками отправили на усмирение Наполеона, который бежал с острова Эльба с тысячей солдат местного гарнизона и, высадившись на юге Франции, маршем двинулся на Париж. «Если мы встретимся с ним, он будет уничтожен», — заявил Ней 11 марта генералу Бурмону. Граф де Блака писал вскоре в послании Талейрану: «Маршал Ней, прощаясь с королём и целуя руку Его Величеству, сказал с тоном преданности и порыва, который, казалось, проистекает от солдатской прямоты, что если он поразит врага короля, то привезёт его в железной клетке».

Был ли Ней искренен? Несомненно.

Наполеон знал, кто послан на борьбу с ним, и составил план действий. В ночь на 14 марта к маршалу в город Лон-ле-Сонье на востоке Франции прибыли эмиссары от Бонапарта — офицеры гвардии. Они привезли письмо генерала Бертрана, который предлагал присоединиться к императору, чтобы не раскалывать страну. Они с величайшей убеждённостью выложили Нею историю о том, что король бежал из Парижа, что союзники на Венском конгрессе перессорились, что трёхцветный флаг развевается над каждым городом в стране.

Спектакль произвёл требуемый эффект. Ней не дал гвардейцам ответа, но заверил в полной безопасности. Его ждала бессонная ночь, ждала мысль об ответственности за гражданскую войну, если он выступит против Наполеона. В 10:30 утра он зачитал войскам прокламацию, подписанную «маршалом империи князем Москворецким»: «Офицеры, унтер-офицеры и солдаты, дело Бурбонов проиграно навсегда. Законная династия, которую избрала себе французская нация, снова собирается взойти на трон... Солдаты, я часто вёл вас к победе. Теперь я хочу доставить вас к той бессмертной фаланге, которую император Наполеон ведёт к Парижу...»

Кто-то из офицеров-роялистов попытался упрекнуть его в нарушении королевской присяги и в ответ услышал: «Разве я могу остановить движение моря своими двумя руками?!»

«Презренный! У него, стало быть, нет больше чести!» — воскликнул Людовик XVIII, когда ему доложили об измене Нея.

19 марта в Осере Ней вручил Наполеону личное ультимативное послание: «Я присоединяюсь к вам не из уважения и привязанности к вашей персоне. Вы были тираном моей родины. Вы принесли траур во все семьи и отчаяние во многие. Вы нарушили покой целого мира. Поскольку судьба возвращает вас обратно, поклянитесь мне, что отныне вы посвятите себя добрым делам... Я требую от вас набирать армии не более как для защиты наших границ, а не для ненужных завоеваний... При этих условиях я не буду препятствовать вашим планам. Я вверяю себя вам лишь ради спасения моей страны от раскола».

Ознакомившись с этим текстом, Наполеон усмехнулся и тихо бросил своей свите: «Похоже, наш «храбрейший из храбрых» окончательно спятил».

«Да здравствует маршал Ней!»

22 июня 1815 года Наполеон, теперь уже навсегда, отрекается от престола. Ней подумывает об эмиграции в Швейцарию или Америку, но в итоге никуда не бежит. Роялисты арестовывают маршала по наводке — в укромном замке в южнофранцузском департаменте Канталь, где он скрывается у родственницы.

Нея препровождают в страшную парижскую тюрьму «Консьержери», где в своё время в тесных холодных камерах сидели Мария-Антуанетта и Шарлотта Корде, девушка, заколовшая Марата.

В журнале заключённых о нём остались строки: возраст — 46 лет, рост — 173 сантиметра, волосы — светло-каштановые, брови — светлые, глаза — голубые, нос и рот — средние, подбородок — полный, лицо — удлинённое. После месяца строгого режима его перевели в камеру с окном и печкой. Маршал коротал часы за игрой на флейте, которую ему однажды запретили из-за боязни усердных охранников, что таким способом он может передавать какую-нибудь информацию во внешнее пространство. Граф де Лавалетт, находившийся в «Консьержери» этажом ниже, вспоминал: «Он любил играть один и тот же вальс, приятный и меланхоличный, надолго оставшийся в моей памяти. Я слышал его только раз — в Баварии, во время сельских танцев на берегу озера Штамберг...»

Военный трибунал, в который вошли четверо боевых сподвижников Нея — маршалы Монсей, Ожеро, Массена и Мортье, — уклонился от сомнительной чести судить «храбрейшего из храбрых». Мортье заявил, что предпочтёт увольнение в отставку, Массена — что у него с Неем давний личный конфликт, а Ожеро сказался больным. Монсей же в письме королю попросил помиловать героя отступления из Москвы.

Ней же заявил о некомпетентности военного суда и потребовал, чтобы им занялась палата пэров. Процесс продлился два дня и завершился 6 декабря 1815 года вынесением смертного приговора...

О последних мгновениях жизни Нея поведал в мемуарах военный комендант Парижа граф Рошешуар: «Он отказался стать на колени и не позволил завязать себе глаза; попросил только плац-адъютанта Сен-Биа указать ему, как надо встать: повернулся лицом к взводу, державшему ружья на прицеле. И тут с осанкой, которую я никогда не забуду, столько в ней было благородства, спокойствия и достоинства, он снял шляпу и, воспользовавшись краткой минутой, пока плац-адъютант отходил в сторону, чтобы дать сигнал, он произнёс: «Французы, я протестую против моего приговора, моя честь...» Он поднял руку к сердцу, и тут раздался залп; он упал сражённый. Барабанный бой и крики войск, выстроенных в каре: «Да здравствует король!» довершили мрачную сцену».

Из 12 солдат экзекуционного взвода в маршала выстрелили 11, один не целился, и пуля угодила в стену...

И всё же Нея будут помнить не за смерть — она, право, необязательный штрих к его портрету. Маршала Нея будут помнить за без малого двадцать три года непрерывного участия в сражениях. За старомодные представления о военной чести. За невероятную выносливость и поистине гипнотическую силу личного примера. За умение оживить в солдатах погибшее мужество. За органическую неспособность отступить, сдаться.

Наконец, за последнюю атаку, которую он возглавил, — 18 июня 1815 года в битве при Ватерлоо, после того как в семь часов вечера Наполеон двинул против ослабленного центра англичан гвардию. Очевидец описывал, как он поднимался по склону: лицо почернело от пороховой гари, один эполет был сорван пулей, форма изорвана, и весь он был выпачкан в грязи. «Вон идёт Le Rougeaud!» — воскликнул кто-то, и даже раненые вставали и следовали за гвардией.

Но в этот миг колонны прусских войск Блюхера прорвали правый фланг французов и ринулись в тыл. Их огонь и атаки вызвали в наполеоновской армии ни с чем не сравнимый развал. «Панике не поддался лишь один человек, — пишет Рональд Делдерфилд. — В течение всей своей жизни Мишель Ней, князь Московский, герцог Эльхингенский, сын бочара из Сарлуи, никогда не поворачивался спиной к врагу на время большее, чем требовалось, чтобы собрать бегущих и зарядить ружьё... С саблей, перебитой английским штыком, нещадно ругаясь, он прорубил себе путь к ещё не разбитому французскому каре... Когда каре распалось, он нашёл следующую группу, а когда рассеялась и она, то он, уже в темноте, набрёл на какого-то капрала. Вместе с ним поднялся на холм. Здесь Ней, размахивая обломком сабли, призывал бегущих собраться вместе и снова идти в атаку. И даже в этой ужасной ситуации солдаты продолжали восхищаться своим рыжеволосым командиром. «Да здравствует маршал Ней!» — кричали они, отдавая должное этому сверхчеловеку».